Через некоторое время он и вправду уехал. И оставил письмо у двери. Много дней она прятала бумажку под подушкой, часто вынимала, вертела в руках. А потом порвала, не разворачивая.

И вот она, после стольких лет, звонит ему.

Мариам ругала себя сейчас за свою вздорную, девчоночью гордость. Надо было пустить Джалиля в дом. Пусть бы сел рядом с ней, сказал, ради чего приехал, путь-то неблизкий. В конце концов, он был отец ей. Дурной, недостойный, но отец. Да и такая ли уж страшная вина лежала на нем? Взять вот, к примеру, Рашида. Да и вокруг все эти годы творилось такое...

Мариам ужасно жалела, что уничтожила письмо.

— Вы звоните в городскую управу Герата, — сообщил Мариам низкий мужской голос в трубке.

Мариам откашлялась.

— Салам, брат. Я разыскиваю одного человека, который живет в Герате. Точнее, жил, много лет тому назад. Его зовут Джалиль-хан. Он жил в районе Шаринау, и у него был свой кинотеатр. Не мог бы ты сказать, что с ним и где он сейчас.

В мужском голосе зазвучало раздражение:

— И ради этого ты звонишь в городскую управу?

— А куда еще? Прости, брат, я понимаю, ты очень занят, но речь идет о жизни и смерти.

— Я не знаю такого. Кино уже много лет как закрыто.

— Может, найдется человек, который его знает? Хоть кто-нибудь...

— Да кто?

Мариам зажмурилась.

— Прошу тебя, брат. У меня маленькие дети.

В трубке протяжно вздохнули.

— Неужели никого рядом...

— Сторож разве. По-моему, он прожил в Герате всю жизнь.

— Спроси его, пожалуйста.

— Перезвони завтра.

— Не могу. Мне дали телефон только на пять минут.

Трубка щелкнула. Мариам испугалась, что ее собеседник разъединился. Однако из телефона донеслись шаги, голоса, гудок автомобиля, шум вентилятора. Она приложила трубку к другому уху и опять закрыла глаза.

И увидела отца. Он с улыбкой доставал что-то из кармана.

— Ну да. Конечно. Тянуть больше не будем.

Это кулон-листик со свисающими кругляшками вроде монеток с выбитыми на них звездами и полумесяцами.

— Примерь, Мариам-джо.

— Что скажешь?

— Ты прямо как царица.

Прошло несколько минут.

Опять шаги. Щелчок.

— Он его знает.

— Да что ты!

— Он так говорит.

— Где он? — воскликнула Мариам. — Этот человек знает, где сейчас Джалиль-хан?

Неловкое молчание.

— Он говорит, тот, кого ты ищешь, давно умер. Еще в 1987 году.

Значит, ему тогда недолго оставалось. Он приехал из Герата попрощаться.

Мариам подошла к перилам балкона. Отсюда виден некогда знаменитый плавательный бассейн, ныне пустой и запакощенный, с отвалившимся местами кафелем. И запущенный теннисный корт, сетка колбасой валяется посередине, словно сброшенная змеей кожа.

— Мне пора идти, — произнес телефон.

— Извини за беспокойство, — выдавила Мариам, роняя слезы.

Джалиль махал ей рукой, переходя горную речку, прыгая с камня на камень. Сколько раз она молила Господа, чтобы он подольше не разлучал их с отцом! «Спасибо», — хотела еще сказать Мариам, но тот, в Герате, уже повесил трубку.

Муж ел ее глазами. Мариам покачала головой.

— Все без толку! — Рашид выхватил у нее телефон. — Что дочка, что отец, никакого толку.

В вестибюле Рашид подскочил к опустевшим креслам, схватил с тарелки последнее оставшееся колечко, посыпанное сахарной пудрой, и быстро сунул в карман.

Дома пирожное съел Залмай.

16

Холодным апрельским утром Азиза уложила в бумажный пакет свою блузку в цветочек, единственную пару носков, непарные шерстяные перчатки, коричневое одеяло в кометах и звездах, пластмассовую чашку с трещинкой, банан и игральные кости.

Стояла весна 2001 года — скоро Лейле исполнится двадцать три года. Было ясно и ветрено.

Всего несколько дней назад Лейла слышала, что Ахмад Шах-Масуд прибыл во Францию и выступил перед Европейским парламентом. Масуд стоял теперь во главе Северного Альянса — единственных противников талибов, кто не сложил оружия.

За месяц до этого до Лейлы дошли слухи, что талибы взорвали гигантские статуи Будд в Бамиане — как воплощение идолопоклонства и греха. Весь мир, от Китая до Соединенных Штатов, исторг вопль возмущения. Правительства, историки и археологи со всего земного шара писали обращения, умоляя талибов не трогать величайшие памятники истории в Афганистане. Но талибы остались глухи к увещеваниям и действовали последовательно — сначала заминировали древние двухтысячелетние реликвии, а потом произвели серию взрывов, восклицая Аллах Акбар всякий раз, когда очередная часть колоссов обращалась в пыль. Лейле припомнилось, как они в далеком 1987 году вместе с Баби и Тариком забрались на макушку того Будды, что был побольше. Только сейчас весть об уничтожении скульптур ее почти не тронула. Ее собственная жизнь рушилась — что перед этим судьба каких-то мертвых истуканов?

Пока Рашид не сказал, что пора идти, Лейла с каменным лицом молча сидела на полу в углу гостиной. Ей не хватало воздуха — хоть она и старалась дышать полной грудью.

Они направлялись в Карте-Се. Рашид нес Залмая, Азиза держала за руку Мариам и старалась поспевать за отцом. Дул сильный ветер. Личико у Азизы с каждым шагом мрачнело — похоже, она начинала понимать, что ее обманывают. Лейла была просто не в силах поведать ей правду. Азизе было сказано, что ее отдают в особенную школу, откуда детей не забирают домой, где они не только учатся, но также едят и спят. Уже который день Азиза задавала матери одни и те же вопросы. Ученики спят по разным комнатам или в одной большой? Будет ли ей с кем дружить? А учителя там добрые и хорошие?

Один вопрос повторялся чаще других. А сколько я пробуду в этой школе?

Они остановились за два дома от приземистого, похожего на казарму здания.

— Мы с Залмаем подождем вас здесь, — сказал Рашид. — И вот еще что, пока не забыл...

Он выудил из кармана пластинку жевательной резинки и протянул Азизе, напустив на себя вид великодушного добряка, который не может расстаться с дочкой, не подарив что-нибудь ценное на память.

— Большое спасибо, — вежливо пробормотала Азиза.

Сердце у Лейлы сжалось, на глаза навернулись слезы.

Какая маленькая, а сколько в ней такта, какое у нее незлобивое сердце! Подумать только, сегодня вечером она не заснет у матери на плече, ее ровное дыхание не согреет Лейле душу! Да разве это возможно?

Залмай завертелся у отца на руках, закричал вслед сестре: «Зиза! Зиза!» — и стал вырываться из объятий Рашида. Хорошо, его отвлек шарманщик с мартышкой на другой стороне улицы.

Так что дальше они шагали втроем, Мариам, Лейла и Азиза. Стены приюта были в следах от пуль, крыша просела, некоторые окна забиты досками, за ветхой калиткой скрипят качели.

У калитки-то они и остановились, и Лейла еще раз проэкзаменовала Азизу, как следует отвечать на вопросы.

— Если тебя спросят про папу, что ты скажешь?

— Его моджахеды убили, — ответила дочка, как учили.

— Правильно. Ты все поняла?

— Это такая особенная школа. — Теперь, когда оказалось, что особенная школа существует на самом деле — вот она, — на Азизу было жалко смотреть. Губы так и прыгали, но девочка изо всех сил сдерживала слезы. — Если я скажу правду, — выговорила она тонким, дрожащим голоском, — меня не примут. Хочу домой.

— Я буду часто навещать тебя, — выдавила Лейла. — Обещаю.

— И я, — поддержала ее Мариам. — Мы будем проведывать тебя, Азиза-джо, будем вместе играть, как всегда играли. Папа найдет работу, и мы тебя заберем.

— Тут кормят, — чуть не плакала Лейла, радуясь, что под буркой не видно лица. — Тебе тут не будет голодно. У них есть рис, хлеб и вода и, может быть, даже фрукты.

— Но ты будешь далеко. И Хала Мариам тоже.

— Я буду приходить к тебе, — повторила Лейла. — Каждый день. Посмотри на меня. Я твоя мать. Я буду приходить к тебе, чего бы это ни стоило.