Вообще Мариам казалось, что бремя прожитых лет тяготит его куда меньше, чем ее саму.

— Надо, чтобы все было как полагается, законно, — игриво ухмыльнулся Рашид, пристраивая пепельницу себе на живот. — Что скажут люди? Какой срам, незамужняя молодая женщина у меня в доме! А как же мое доброе имя? А ее честь? Да и твоя, кстати сказать.

— За восемнадцать лет, — сказала Мариам, — я никогда тебя ни о чем не попросила. А сейчас прошу.

Он затянулся и медленно выдохнул дым.

— Она не может просто жить здесь, если ты об этом. Я не могу позволить себе кормить ее, одевать и давать крышу над головой. Мариам, я — не Красный Крест.

— Но как же...

— Что «как же»? Ну, что? Она слишком юная, по-твоему? Ей четырнадцать лет. Не девочка уже. Тебе самой было пятнадцать, помнишь? Моя мать родила меня в четырнадцать лет. А в тринадцать вышла замуж.

— Я... я не хочу, — горестно пролепетала Мариам.

— Не тебе решать.

— Старовата я...

— Она — чересчур молода, ты — слишком стара. Что за чушь.

— Старовата я для таких перемен. — Мариам сжала кулачки, да так, что руки затряслись. — После стольких лет ты выставляешь меня на посмешище.

— Не преувеличивай. Все так делают, и ты прекрасно об этом знаешь. У меня есть друзья, у которых по три-четыре жены. Да у твоего отца было три жены! На моем месте любой давно бы уже... взял себе еще.

— Я не даю своего согласия.

Рашид мрачно ухмыльнулся:

— Есть и другая возможность. Пусть убирается на все четыре стороны. Не буду ей мешать. Только далеко ли она уйдет? Без еды, без воды, без гроша в кармане, да еще под пулями. А ракетные обстрелы? Да если бы их и не было, все равно ее моментально похитят, изнасилуют, перережут горло и кинут в кювет! Так будет лучше?

Он кашлянул и поправил подушку у себя за спиной.

— На всех дорогах полно злодеев и бандитов. Уж они своего не упустят. И даже если случится чудо и она доберется до Пешавара, что ждет ее там? Ты представляешь себе, что такое лагерь для беженцев? Люди живут в картонных коробках. Голод, уголовщина, чахотка и понос. А зима не за горами. Схватить там воспаление легких — раз плюнуть. Люди до смерти замерзают, в сосульки превращаются.

Рашид плавно повел рукой.

— Ну, правда, в публичных домах тепло. Их в Пешаваре полно. Процветают, как я слышал. На такой красотке, как она, хозяин заработает кучу денег. Или ты другого мнения?

Он переставил пепельницу на тумбочку и спустил ноги с кровати.

— Послушай, — интонация у него была умиротворяюще-снисходительная, — я знал, что ты будешь против. Я тебя не осуждаю. Но ты же сама видишь, что получается. Поверь, так будет лучше. У тебя появится помощница по дому, а у нее — убежище. Дом и муж — большое дело, особенно в наше время. Видела, сколько вдов ночуют на улице? Да за то, чтобы заполучить спутника жизни, они убить готовы! Если подумать, это такой бескорыстный, благородный поступок с моей стороны! — Он осклабился. — Ей-ей, хоть медаль давай!

Когда стемнело, Мариам сказала девчонке о предложении мужа.

Та долго молчала.

— Он хочет получить ответ завтра к утру, — напомнила Мариам.

— Да хоть сейчас, — проговорила девчонка. — Я согласна.

4

На следующий день Лейла не вставала с постели. Утром Рашид заглянул к ней и сообщил, что идет к парикмахеру, но Лейла лишь поплотнее завернулась в одеяло. Когда он вернулся во второй половине дня и продемонстрировал ей новую прическу, новый (чуть поношенный) костюм в полоску и обручальное кольцо, она все еще лежала.

Рашид присел на кровать рядом с ней, нарочито медленно развязал ленточку, открыл коробку и осторожно достал кольцо. Оказалось, ему пришлось продать старое колечко Мариам.

— Ей все равно. Уж ты мне поверь. Она даже не заметит.

Лейла отодвинулась от него подальше. Снизу доносилось шипение утюга.

— Она давно уже его не надевает.

— Не надо, — слабеньким голосом запротестовала Лейла. — Не хочу так. Отнеси кольцо обратно.

— Обратно? — По лицу Рашида пробежала тень раздражения и исчезла. Он улыбнулся. — За кольцо мне пришлось доплатить наличными, и немало. Это кольцо получше того будет, как-никак золото в двадцать два карата. Смотри, какое тяжелое. Возьми. Не хочешь? — Он захлопнул коробочку. — А как насчет цветов? Ты любишь цветы? А какие у тебя любимые? Маргаритки? Тюльпаны? Сирень? Не надо цветов? Хорошо! Прямо и не знаю, чем тебе угодить. Мне знаком один портной в Дих-Мазанге, думаю завтра отвести тебя к нему и выбрать подходящее платье.

Лейла покачала головой.

Рашид поднял брови.

— Я только хочу... — начала было Лейла и осеклась.

Он положил руку ей на шею. Лейла невольно вся сжалась, словно от прикосновения старой грубой дерюги.

— Да?

— Я только хочу провернуть все поскорее.

Рашид изумленно открыл рот, обнажив желтые зубы.

— Вот ведь не терпится, — только и сказал он.

Пока не явился Абдул Шариф, Лейла думала уехать в Пакистан. Даже когда он ей все рассказал, она не рассталась с мыслью убраться отсюда. Куда угодно, только бы подальше от этого города, где каждая улица превратилась в западню, где в каждом закоулке тебя подстерегает несчастье. Как угодно, пусть даже это очень опасно.

И тут оказалось, что выхода у нее нет.

Ведь ее так тошнило.

И груди прямо распирало изнутри.

И все сроки вышли. Суматоха суматохой, но она бы заметила.

Лейла представила себя в лагере беженцев, драные палатки посреди чистого поля, пронизывающий до костей ветер. И своего малыша — ребенка Тарика, — посиневшего, с ввалившимися щеками. Вот его тельце обмывают чужие люди, заворачивают в тряпку и кладут в грязную яму под разочарованными взглядами стервятников...

И Лейла поняла: бежать ей некуда.

Она перебирала в памяти друзей и близких. Ахмад и Hoop — мертвы. Хасина — уехала. Джити — разорвана на куски. Мама — погибла. Баби — погиб. И вот теперь Тарик...

Но тоненькая ниточка, чудесным образом связывающая ее с прежней жизнью, с прежней Лейлой, крохотная частичка Тарика, — осталась. И она будет расти и в назначенный срок явится на свет. Разве могла Лейла погубить завязь новой жизни, разорвать паутинку между прошлым и будущим?

Она приняла решение быстро. С их последнего свидания с Тариком прошло шесть недель. Еще чуть-чуть — и у Рашида появятся подозрения.

Да, то, что она собирается сделать, недостойно. Постыдно. Позорно. И неправедно по отношению к Мариам. Но хотя ребенок в ней был не больше тутовой ягоды, Лейла уже знала: матери приходится жертвовать многим. А уж добродетелью в первую очередь.

Она прижала руку к животу и закрыла глаза.

Безмолвная церемония потом вспоминалась Лейле урывками, кусочками.

Кремовые полоски на костюме Рашида. Резкий запах его одеколона. Свежий порез от бритвы на шее. Желтые от табака пальцы вертят кольцо. Ручка не пишет, срочно нужна другая. Брачный договор. Подписи: его — уверенная, ее — дрожащая. Молитвы. Зеркало (в нем она впервые замечает, что Рашид подровнял брови).

И где-то рядом Мариам, полная осуждения. Лейла не может смотреть ей в глаза.

Лежа в ту ночь на холодных простынях его кровати, Лейла с дрожью смотрела, как Рашид задергивал занавески, нетерпеливо расстегивал рубаху, распускал завязку на штанах. Пальцы его не слушались. Какая у него отвислая грудь, как густо она заросла седыми волосами, как торчит у него пупок с голубой веной посередине! А глаза так и ласкают молодую жену.

— Да поможет мне Бог, я люблю тебя! — бормотал Рашид.

Постукивая зубами, она попросила его выключить свет.

Когда все кончилось и Рашид уснул, Лейла нашарила под тюфяком заранее припасенный нож, ткнула себя в указательный палец и прижала руку к простыне.